Южное общество декабристов в 1825 году: проблема взаимоотношений

О.В. Эдельман

В 1935 г. в журнале «Историк-марксист» появилась статья М.В. Нечкиной под красноречивым названием «Кризис Южного общества декабристов». Приступая к работе, Нечкина справедливо замечала, что «внутренняя история Южного общества декабристов почти совершенно не изучена, между тем она представляет несомненный интерес»; результатом исследования стал вывод, что крупным явлением в сложном процессе внутреннего развития Южного общества был кризис, приходящийся на 1823-1824 гг.¹. В основе этого кризиса, считала Нечкина, лежало противостояние П.И. Пестеля и С.И. Муравьева-Апостола и соответственно возглавляемых ими управ. Радикальные республиканские взгляды Пестеля, нашедшие воплощение в тексте «Русской правды», сочетались с его осторожным отношением к возможности скорого революционного выступления и убеждением, что революция должна начаться в столице; напротив, более умеренный в отношении программы, С.И. Муравьев торопил товарищей начать военное восстание в провинции, которое поддержат единомышленники в Петербурге и Москве. При этом Пестель, как убедительно показала М.В. Нечкина, потерпел полный провал в переговорах с Северным обществом во время своего приезда в Петербург в начале 1824 года². Зато С. Муравьев успешно поддерживал контакты с петербургскими членами. Особенно обострился антагонизм между Васильковской управой и Пестелем после приезда в Киев С.П. Трубецкого, который через голову Пестеля повел переговоры с С. Муравьевым-Апостолом и Бестужевым-Рюминым. В то время как усиливались активность Васильковских лидеров и их сепаратистские устремления, Пестель переживал глубокий душевный упадок, разочарование в тайном обществе. В целом М.В. Нечкина оценила ситуацию как «победу Севера над Югом». Для ее «организационного закрепления» требовалось ввести С.Муравьева в южную Директорию, на что Пестель согласился, так как «победа Севера была ясна Пестелю, и он сознательно уступил победителю перед угрозой раскола в Южном обществе»³.

В начале 1950-х годов вокруг вопроса о кризисе Южного общества возникла небольшая дискуссия. С.М. Файерштейн в своей докторской диссертации «Южное общество декабристов» (1951) оспорил ряд положений, высказанных в статье Нечкиной, в частности, несколько иначе трактовал суть душевного кризиса Пестеля. Наиболее существенным представляется предложение Файерштейна датировать период кризиса не 1823-1824 годами, а 1825⁴. Возвращалась к этому сюжету и сама М.В. Нечкина. В книгах «А.С. Грибоедов и декабристы» (1951) и «Следственное дело А.С. Грибоедова» (1982) она затронула вопрос о взаимоотношениях Южного и Северного общества, вкратце изложив основные положения статьи 1935 года⁵. Наконец, надо назвать две статьи И. В.Пороха, отрицавшего наличие в Южном обществе признаков кризисных явлений⁶.

На этом всякое обсуждение данной проблемы в историографии прекратилось. Показательно, что в фундаментальном труде самой М.В. Нечкиной «Движение декабристов» вопрос о кризисе и перспективе раскола Южного общества уже не ставился, итоги переговоров Пестеля с Сверным обществом оценивались как существенный шаг к заключению соглашения, описывался душевный упадок, пережитый лидером южан, а что касается С. Муравьева, то отмечалось «своеобразие его позиции», но вместе с тем подчеркивалось, что он «не вышел из основного декабристского единства»⁷.

Проблему кризиса в Южном обществе и Нечкина, и Файерштейн рассматривали исключительно в плане борьбы радикальной и умеренной группировок, а соответственно идей и планов выступления, и при такой постановке вопроса вывод о «победе Севера над Югом» вполне органичен⁸. Между тем, современные представления об идеологии и организационной структуре декабристстких обществ, психологии их участников, наконец, ментальности человека той эпохи заставляют взглянуть на проблему с иной стороны, привнести в нее «человеческий фактор».

В существующей на сей день литературе основательно изучены идейная сторона истории декабризма, разнообразные аспекты преобразовательных проектов, споры и разногласия по поводу конкретных планов революционного выступления. Данная работа имеет целью добавить ко всему этому практически ускользавшую до сей поры от внимания исследователей столь важную сторону дела, как реальные взаимоотношения между членами тайного общества, вплетавшиеся и налагашие свой отпечаток на внутреннюю жизнь тайного общества. Горячее восхищение «фалангой героев», благородством и высотой их помыслов заставляло забывать, что они все же были не идеальными, а живыми людьми с разнообразными и вовсе не простыми характерами, человеческими связями, привязанностями и антипатиями, самолюбиями, обидами, пристрастиями. Ошибкой было распространять на декабристов нормы жизни профессиональных революционеров последующих поколений, ставивших «общественное выше личного» и подчинявших свою жизнь, отношения и мораль интересам борьбы. Декабристы всегда оставались людьми, для которых частная жизнь и общественное служение были равноценны, не зря, например, для многих из них женитьба и чувство ответственности за семью становились причиной выхода из тайного общества.

Дополнительное обстоятельство, осложняющее расмотрение вопроса, заключается в том, что в силу хорошо известных высоких моральных качеств большинства декабристов они избегали обсуждать свои отношения как в следственных показаниях, так и позднее в воспоминаниях (тем более после казни вождей Южного общества, заставившей умолкнуть их былых критиков и оппонентов).

Тем не менее, в дошедших до нас источниках, и в первую очередь следственных делах декабристов, рассыпан ряд свидетельств и намеков, позволяющих проследить взаимоотношения членов южного общества и их роль в истории этой организации.

Н.Я. Эйдельман в книге о С. Муравьеве-Апостоле отметил разницу не только политических убеждений и представлений о революционной тактике двух лидеров южан, но и их личностей, темпераментов, что создавало между ними прохладные отношения. На это накладывалось то обстоятельство, что большинство членов Тульчинской и Каменской управ, являвшихся сторонниками Пестеля, в силу естественной возрастной эволюции явно охладели к тайному обществу в последний период его деятельности. Характеризуя состояние Южного общества, А.П. Барятинский показывал на следствии: «Малое число членов и всегдашнее их бездействие было причиною, что нет во второй армии ни управ, ни порядку между членами. [...] Женившися, имевши несколько детей и живучи уединенно в деревне, - какая может быть управа у Вас.Л. Давыдова, и в окрестностях не знаю, члены есть ли. Уверяю, что он мне, когда я у него был по делу графа Витта, сказал несколько раз, что не ему, уже семейственному человеку, впутываться в такие дела. А.П. Юшневский никогда не вмешивался в дела общества и по характеру и по причине семейства, а только считался в оном. Полковник Пестель, хотя и получал изредка известия о действиях Общества в Василькове через Бестужева, однакоже часто мне, по дружбе, которая нас соединяет, говорил, что он тихим образом отходит от общества, что это ребячество, которое может нас погубить, и что пусть они себе делают, что хотят. Прочие все члены считали также сие пустым, Крюков занят женитьбой своей, никогда не входил даже и в разговоры. Ивашев уже два года у отца в Симбирске живет, Басаргин, Вольф, Аврамов совершенно отклонялися даже от разговоров, касающихся до общества»⁹. Подобную же картину рисуют показания многих южных декабристов, и представляется невозможным отнести ее целиком на счет желания уменьшить свою вину перед следствием. На этом фоне разительно выделялась своей активностью Васильковская управа, «общество неусыпными трудами Бестужева и Муравьева распространялось весьма быстро, по их уверениям» (показание А.П. Барятинского¹⁰). И несмотря на разочарование П.И. Пестеля в тайном обществе, несмотря на процитированное «пусть они себе делают, что хотят», самолюбие его было конечно уязвлено¹¹.

А.В. Поджио так описал состояние дел во время совещаний на киевских контрактах в январе 1825 г.: «Хотя нас много было, однакоже все пошло в разладие, не было того единодушия, того прежнего единства. Муравьев и Бестужев не приезжали в Киев по запрещению корпусным их командиром, Лихарев, брат были посватаны, я имел также свои развлечения, Давыдов дела, Волконский свадьбу - словом все это приводило Пестеля в негодование, и он мне говорил, вы, вы все другим заняты, никогда времени не имеете говорить о делах. Я видел его холодность ко мне, он замечал я думаю также и мою [...] После того [переговоров с кн. Яблоновским] разговоры ни о чем другом не были, как о отклонении Муравьева - Пестелю это из головы не выходило, и как он не властвовал, как он однажды Бестужева, раз приехавшего в Киев, и не стращал (за его все так сказать безумные мысли, как между прочим и то, что хотел начальствовать всей кавалерией и так вступить в Москву), однакоже Муравьева опасался, ибо видел, не признавая того, что сила вся была у него», Муравьев же в свою очередь упрекал всех в бездействии¹².

Соперничество лидеров несомненно имело место; однако главная трещина прошла в другом месте. Показания В.Л. Давыдова и братьев Поджио обнаруживают обстоятельство, серьезно усугублявшее напряженность в тайном обществе: ссору С.И. Муравьева-Апостола и М.П. Бестужева-Рюмина с членами Каменской управы, друзьями и сторонниками Пестеля.

Каменская управа отличалась немногочисленностью, на нее не было особого смысла полагаться на случай военного выступления (члены ее, кроме Волконского, не являлись офицерами, на воинские подразделения которых можно было бы рассчитывать). Зато управа была компактной, и объединенной кроме дружеских и соседских, еще и родственными отношениями. Собственно, в результате серии свадеб Каменская управа превратилась в своеобразный родственный клан. Ее составляли живший в родовом имении Раевских-Давыдовых Каменке В.Л. Давыдов, считавшейся главой управы; С.Г. Волконский, женившийся на племяннице Давыдова М.Н. Раевской (ее отец, генерал Н.Н. Раевский, приходился Давыдову единоутробным братом и жил в нескольких верстах в своем имении Болтышка); И.В. Поджио стал мужем другой племянницы Василия Львовича, Марии Бороздиной, семья которой также жила поблизости; его брат А.В. Поджио; В.Н. Лихарев, взявший в жены сестру Марии Бороздиной Екатерину. Единственным, пожалуй, членом управы, не породнившимся с остальными, был А.В. Ентальцев. В Каменке часто гостил и вышедший к тому времени из Тайного общества второй зять генерала Раевского М.Ф. Орлов.

В 1823-1824 гг. С. Муравьев и Бестужев бывали в Каменке частыми гостями, и не только ради совещаний тайного общества: «Муравьев же и Бестужев ездили в дом часто по другим причинам, известным в семействе,» - свидетельствовал Давыдов¹³. Причины эти просты: Бестужев был влюблен в Екатерину Андреевну Бороздину, хотел жениться, но его родители воспротивились, и Бороздина была просватана за Лихарева¹⁴. Вероятно, ссора и разрыв были каким-то образом связаны с этой историей и наложились на и без того сложные отношения по обществу. А.В. Поджио, говоря все о тех же контрактах 1825 г. и отклонении Муравьева, упомянул о «вражде, тогда существующей между им и Давыдовым [зачеркнуто «через»] его товарища Бестужева с друзьями также Давыдова (по делам чуждым обществу)»¹⁵.

По-видимому, ссора произошла незадолго до контрактов, где-то в конце осени 1824 г. В.Л. Давыдов указывал на следствии, что они с Муравьевым «более года разошлись неприятно, по особенным обстоятельствам»¹⁶, и что от Муравьева и Бестужева он «удалился [...] так что совершенно никакого сношения даже по обществу не имел»¹⁷. Со своей стороны, и С. Муравьев писал: «Я же более году не виделся и не имел никаких сношений с В. Давыдовым»¹⁸. Но еще осенью 1824 г. М.И. Муравьев-Апостол, по его словам, пенял брату за частые отлучки из полка для поездок в Каменку, которые могли навлечь на него подозрения¹⁹. Добавим свидетельство И. В.Поджио: «Когда я вступил в общество, то несколько время спустя Муравьев и Бестужев перестали уже ездить к Давыдову, ибо сделался у нас с ними большой разрыв. Волконский вскоре после этого женился»²⁰. И. Поджио был принят в общество в апреле 1824 г., С.Г. Волконский женился в середине января 1825 г. Естественно предположить, что разрыв случился, когда предмет любви Бестужева, Екатерина Бороздина, была просватана за В.Н. Лихарева, который на Киевские контракты 1825 г. приехал уже женихом²¹ (свадьба состоялась в августе того года). По окончании контрактовой ярмарки Пестель и Юшневский отправились в Васильков, чтобы известить С. Муравьева о результатах совещаний, «но я и никто из родни моей, принадлежащей к сему обществу, не поехал туда», - показывал В. Давыдов²².

Ссора оказалась достаточно глубокой и затронула целый круг лиц. Давыдов, отвечая на вопрос о цареубийственных планах Бестужева, позволил промелькнуть тени неприязни: «Братья же Поджио могут сказать, что мы мало обращали внимания на слова его, и часто вместе смеялись нелепостям его»²³. Бестужев же признавался, что «был в дурных отношениях с Поджио со времени его женитьбы»²⁴ (И.Поджио женился в 1825 г.). Об отношениях Бестужева с Лихаревым неизвестно ничего.

Очень неприязненно отзывался о молодом заговорщике М.Ф. Орлов: «Это совершенно особенное лицо, которого все считают бестолковым и которого один Муравьев превозносит гением»²⁵. С Орловым размолвка вышла еще в начале 1824 г. по причине поляков. Он отличался резкими антипольскими взглядами и негодовал на Бестужева и С. Муравьева за установление связей с Польским тайным обществом. В.К. Тизенгаузена удивила ожесточенность спора Сергея и Матвея Муравьевых с Орловым на обеде у Трубецкого в Киеве 2 июня 1825 г., когда «Трубецкой во все время молчал - и я не вмешивался в спор, который начался вдруг довольно горячо у Муравьевых и Бестужева с Орловым. [...] После обеда, когда никого из слуг уже не было в гостиной, зашел снова разговор, а потом и горячий спор у Муравьева с Орловым. Никто из нас в оной не вмешивался - Муравьев наконец начал говорить с весьма большим жаром и даже с сердцем - я подошел к дверям балкона, у которых они сидели, и где стоял Бестужев с Матвеем Муравьевым, чтобы узнать, отчего Муравьев говорил с таким негодованием, постоял несколько минут и слышал, что Орлов доказывал Муравьеву, сколь непростительно мечтать о возможности ввести в России Конституцию»²⁶.

С начала 1825 г. отношения между Орловым и Муравьевым с Бестужевым были весьма натянутыми. По свидетельству М.Ф. Орлова, «всякий раз, что я приеду [к С.П. Трубецкому, проведшему почти весь 1825 г. в Киеве в служебной командировке], то они обыкновенно встанут и выйдут в другую комнату, делая только самую необходимую вежливость не мне, а мундиру моему»²⁷. Движимый раздражением, Орлов объяснял причины разрыва его родни с двумя друзьями следующим образом: «Бестужев с самого начала так много наделал вздору и непристойностей, что его никто к себе не принимал, а Муравьев, обиженный за своего друга, перестал ездить и даже кланяться»²⁸.

В свою очередь Бестужев, по словам Трубецкого, говорил ему, что «Пестель окружает себя дурными людьми, в пример чего ставил Василья Львовича Давыдова»²⁹. Давыдов же отметил, что, зайдя раз в Киеве к Трубецкому, «был холдно принят, почему и сидел очень мало, а в другой приезд мой в Киев и не заходил к нему»³⁰. П.И. Пестель жаловался А. Поджио на С. Муравьева, «который хочет вовсе отклонится, враждуя на него, Давыдова и прочих его друзей»³¹.

Кажется, единственным из каменских членов, сохранившим добрые отношения с вождями Васильковской управы, остался А.В. Поджио. Приведенные выше его слова («по вражде, тогда существующей между им [Муравьевым] и Давыдовым его товарища Бестужева с друзьями также Давыдова») выказывают отстраненность самого А. Поджио от конфликта. В апреле 1825 г., проезжая через Киев, Поджио виделся с Матвеем Муравьевым, навестил также и Сергея. В переписке братьев содержатся теплые отзывы о нем³². Заметим также, что в декабре 1825 г., узнав об аресте Пестеля, Ентальцев и Давыдов попросили именно А. Поджио отправиться к Муравьеву «и предупредить его во всем»³³. В то же время в показаниях А. Поджио присутствует явная неприязнь к Пестелю.

Среди материалов Следственного Комитета хранятся выписки из писем, найденных в кабинете Матвея Ивановича Муравьева-Апостола в Хомутце после его ареста. Это - фрагменты переписки братьев 1825 года. Часть из них, как кажется, посвящена обсуждению описанного нами конфликта, в них сквозит досада на бывших товарищей, обида и боль за друга, М. Бестужева-Рюмина: «Вот человек, имя которого было почти что ругательством, и которого столько людей в своей непогрешимости осудили безвозвратно, даже не потрудившись его разглядеть!» (Сергей - Матвею, 2 августа 1825 г.)³⁴; «Где были глаза этих господ, чтобы не удивиться и не восхититься, встретив человека, как Бестужев? Я не буду говорить о себе, я тогда слишком страдал, чтобы видеть что-либо кроме моих страданий, затоплявших все мое существование, но они, кто изо всех сил хотел удовлетворить свое тщеславие, как они могли пропустить такую прекрасную возможность. Да, дорогой друг, возлюбим Бога, удостаивающего проникнуть в нашу совесть, видящего наши побуждения и извиняющего наши глупости, которые люди судят и приговаривают так сурово». (Матвей - Сергею, 8 августа)³⁵.

На этом фоне, несмотря на соперничество С. Муравьева с Пестелем, Павел Иванович все же остался тем из влиятельных членов общества, с которым у лидров Васильковской управы сохранились отношения. Бестужев-Рюмин ездил в Тульчин и извещал Пестеля о состоянии дел; в переписке братьев Муравьевых Пестель называется по имени: «Павел». Именно по его настоянию осенью 1825 г. С. Муравьев был введен в число директоров Южного общества, и здесь надо видеть скорее не факт «победы Севера над Югом», а попытку сохранить единство.

Сложность отношений между южными членами наложила отпечаток на их поступки в драматические дни междуцарствия. По свидетельству С.Г. Волконского, в начале декабря 1825 г. состоялся разговор между ним, Пестелем, и Давыдовым, «Пестель говорил нам, что он не ручается, чтоб Муравьев, по пылкому своему нраву, не начал бы действий, узнав о кончине государя императора; но уверял нас, что он не упустит снестись с Муравьевым для отклонения его от предприятия совершенно вредного как несвоевременного»³⁶. Заметим, что Каменка находилась посередине между Васильковым и Тульчиным, однако связаться с Муравьевым обещал Пестель. Правда, в Южном обществе было принято правило, согласно которому управы должны были сноситься между собой не прямо, а через Тульчинскую директорию. Однако соблюдалось оно не всегда, и например в сходных (хотя далеко не столь критических) ситуациях, когда обсуждались Бобруйский и Белоцерковский планы, именно каменские члены ездили к Муравьеву и Бестужеву для совещаний. А теперь, накануне восстания, и С. Муравьев послал знаменитую записку («Общество открыто. Если будет арестован хоть один член, я начинаю дело») опять же именно в Тульчин, минуя Каменку. И начиная восстание, васильковские вожди не попытались известить каменских членов, которые узнали о нем, как и все обыватели, из слухов. Кончено, большинство членов Каменской управы были офицерами отставными или небольшого ранга, и не могли оказать инсургентам существенной помощи, но ведь был среди них и генерал Волконский, на тот момент командовавший в Умани дивизией. Известно, что он не был сторонником восстания и не стал бы в нем участвовать³⁷. Но также известно, что Муравьев, начав восстание, пытался апеллировать к достаточно случайным людям, надежд на содействие которых должно было быть еще меньше (скажем, вызвал запиской в Васильков А.Ф. Вадковского, а М.П. Бестужев-Рюмин послал записку И.П. Жукову³⁸).

Мы, разумеется, далеки от предположения, что история Южного общества может сводиться к личным счетам и обидам его членов. Но эта составляющая все же присутствовала и временами почти неотделимо переплеталась с теоретическими спорами, политическими программами. Ведь, скажем, говоря об упоминавшемся выше горячем споре С. Муравьева и М. Орлова о возможности введения в России конституции, нельзя окончательно решить, была ли острота спора следствием напряженности отношений, или же отношения омрачались разногласиями по принимавшемуся так близко к сердцу вопросу. Так или иначе, но кризис Южного общества декабристов был еще и кризисом взаимоотношений. Учитывая это обстоятельство, мы склонны согласиться с той датировкой кризиса, которую предложил С.М. Фаейрштейн (1825 год), поскольку, как мы видели, конфликт между членами имел место именно в этот последний год жизни Южного общества.

¹ Историк-марксист, 1935, N 7 (47), с.30.
² Петербургские члены не захотели заключать альянса с Пестелем, сочтя его «человеком опасным». Нечкина относит это определение к политическому радикализму лидера южан. Однако, собственные их показания об этих обстоятельствах указывают на другое. И С.П. Трубецкой, и Н.М. Муравьев, наиболее на тот момент авторитетные члены Северного общества, квалифицировали взгляды Пестеля как «бред» и нечто невозможное и несбыточное (ВД. Т.1. С.15, 324). Настоящее беспокойство вызвали у них явное честолюбие Пестеля и его склонность к авторитарности: «В сем свидании [при первой беседе с приехавшим в Петербург Пестелем], удостоверясь в его властолюбии, я ему чистосердечно о том говорил; с тех пор пресеклась между нами всякая связь и откровенность» (показание Н. Муравьева, ГА РФ. Ф.Р-48. Д.6. Л.9об-10.); Трубецкого испугало предложение Пестеля соединить общества и стать двумя директорами: «Было бы нас действующих только двое [вследствие бездеятельности третьего из директоров, Юшневского], что каждый из нас дает другому клятву, что он будет согласен на все, что товарищ его будет делать, следовательно ни один связан другим не будет. Я отвечал ему, что я на это никак согласитья не могу, и в бывшее опять после того собрание, где находился Пестель, остались мы друг другом недовольны, и он вышел, сказав, что стыдно будет тому, кто не доверяет другому и предполагает в другом личные какие виды, что последствие окажет, что таковых видов нет» (ВД. Т.1. С.16.). Только что познакомившийся с Пестелем К.Ф. Рылеев заключил, что «соединения обществ не последовало, потому что члены Думы стали подозревать Пестеля в честолюбивых замыслах, а также почитали необходимым до соединения осведомиться обстоятельно о силах и настоящей цели Южного общества» (ВД. Т.1. С.174). Надо сказать, что в одной из поздних своих работ М.В. Нечкина отметила значение этого обстоятельства: «Северян тревожила и фигура самого Пестеля как будущего диктатора» (Нечкина М.В. Декабристы. - М., Наука, 1983. С.97). Зато именно в статье о кризисе Южного общества содержится нигде более не повторенное исследователем тонкое наблюдение, что по возвращении в Тульчин Пестель скрыл от сочленов свою неудачу в столице (Указ. соч. С.37-38). В показаниях южных декабристов, особенно принадлежавших к тульчинской управе, повторяется история о том, что Пестель завершил переговоры, ударив рукой по столу и сказав, «Так будет же республика!», а Никита Муравьев под напором его аргументов сжег свой проект конституции - все это несомненно придумано самим Пестелем и не находит подтверждения ни у северных членов, ни у тех из южан, кто имел непосредственные контакты со столицей.
³ Историк-марксист. 1935, N 7. С.47.
⁴ «Если крисиз Южного общества мы будем датировать 1823-24 гг., а фактически к этому периоду будем присоединять действительно кризисный 1825-й год, то где же в истории Южного общества мы найдем бескризисное его состояние?» (Файерштейн С.М. Южное общество декабристов. - Диссертация на соискание ученой степени доктора исторических наук. - Москва, 1951.)
⁵ Нечкина М.В. А.С. Грибоведов и декабристы. - М., 1951. С.460-466. Она же. Следственное дело А.С. Грибоедова. - М., 1982. С.63-70.
⁶ Порох И.В. О так называемом «кризисе» Южного общества декабристов./Научный ежегодник (Саратовский университет) за 1954 г. - Саратов, 1955. С.94-97; Он же, с тем же названием: Ученые записки Саратовского государственного университета. Т.47. Выпуск исторический. - Харьков, 1956. С.111-147. Мнение И.В. Пороха представляется недостаточно аргументированным.
⁷ Нечкина М.В. Движение декабристов. - М., 1955. Т.2. С.113.
⁸ «Кризис Южного общества резюмировал в себе всю предшествовавшую историю его развития, историю его внутреней борьбы, и нашел свое конечное выражение в факте смены господствующего положения Пестеля в Обществе господством Сергея Муравьева-Апостола, в фактической изоляии Пестеля и победе умеренных программных устремлений над революционно-демократическими тенденциями» (Файерштейн С.М. Указ.соч. С.602), в результате чего Южное общество все больше становилось «филиалом Северного общества на Юге» (там же. С.631).
⁹ ВД. Т.10. С.260.
¹⁰ Там же. С.269.
¹¹ П.И. Пестель был человеком одаренным, осознававшим свое превосходство над окружающими и явно претендовавшим на первенство. Обладая блестящим интеллектом, он в то же время не очень хорошо разбирался в людях (именно он принял в общество предателя Майбороду и вполне доверял ему) и не очень умел с ними ладить: «Человек выского ума, с большими познаниями, может быть, даже гениальный, но он не обладал даром, столь необходимым для предводителя политической партии, - привязывать к себе людей. В душе его было что-то черствое, отталкивающее симпатическое сочувствие тех, которых он должен был вести к цели» (Фонвизин М.А. Сочинения и письма. Т.2. - Иркутск, 1982. С.188; по словам Н.И. Комарова, «Фонвизин и Пестель во многом не сходились и часто оканчивали споры личностями» (Ф.48. Оп.1. д.213. Л.7)). Сослуживец Пестеля показывал, что «почитал его человеком умным, но гордым» (показания майора Пузина, ф.48, д.194, л.3 об.)
Определенного рода напряженность возникала вокруг Пестеля повсюду. По свидетельству Ф.Н. Глинки, относящемуся к периоду «Союза Благоденствия», общество страдало от борьбы за первенство между Пестелем и Н.М. Муравьевым: «ЛИЧНОГО ВЛИЯНИЯ и как бы некоторой поверхности над другими, кажется, более домогались Н. Муравьев и Пестель. Частию они ценили себя выше прочих, и не совсем осторожно. Сие-то, кажется, было первым поводом к отделению от них других членов» (Ф.48. Д.82. Л.15). И далее: «Последнее время было уже, так сказать, эпохою НРАВСТВЕННОГО ПАДЕНИЯ общества, ибо между членов вкрались ссоры, личности, какие-то притязания на преобладание умами других, ну, словом, не стало того доброго, дружественного согласия, которое, будучи плодом чистоты помыслов и ясности душевной, составляет красоту и счастие обществ человеческих» (там же. л.16 об.).
В Тульчине, где круг общения был достаточно ограничен, Пестель пользовался авторитетом среди штабной молодежи. На этой почве произошли его столкновения с П.Д. Киселевым и И.Г. Бурцевым.
И.Д. Якушкин писал, что накануне распада Союза Благоденствия в Тульчине «было что-то похожее на две партии: умеренные, под влиянием Бурцева, и, как говорили, крайние под руководством Пестеля. Но эти партии были только мнимые. Бурцев, бывши уверен в превосходстве личных своих достоинств, не мог не чувствовать на каждом шагу превосходства Пестеля над собой и потому всеми силами старался составить против него оппозицию. Однако это не мешало ему по наружности оставаться в самых лучших отношениях с Пестелем» (Якушкин, 36). По словам самого Бурцева, когда он приехал в Тульчин через полгода после Пестеля, они вдвоем стали распространять там Союз Благоденствия, и «Пестель сначала подделывался к моему мнению, но впоследствии начал понемногу восставать против оного, к чему склонял и своих приятелей как насмешками, так и убеждением» (ф.48. д.95. л.14). А после того, как Бурцев вернулся с Московского съезда 1821 г. «вражда Пестеля соделалась ко мне неукротимою, и он начал обвинять меня агентом тайной полиции. В продолжении того же года выехал он из Тульчина, и все наши столкновения совершенно пресеклись» (Там же. л.15). Чрезвычайно интересно описал и проанализировал этот конфликт самолюбий Н.И. Комаров: «Пестель, находившись весьма долгое время при графе [П.Х. Витгенштейне - ОЭ], и умея постоянно притворничать и скрывать от него свой образ мыслей, пользовался давней его доверенностью и уважением от своих товарищей; а по способностям своим скоро начинал получать явный перевес мнениями своими не только в главной квартире, но и в армии. Во время объездов на смотры войск, сопутствуя графа, имел случай скоро ознакомиться в армии и составить связи потом; имея при том и по занятию своему в составлении отчетов и записок об успехах в полках по фронтовой части, влияние значительное на полковых и баталионных командиров, он умел в свою пользу извлекать из всего выгоды, для достижения преднамернной цели в распространении своего образа мыслей. Он сохранял подобное влияние еще некоторое время и по назначении начальником штаба генерала Киселева на место генерала Рудзевича, расположением которого Пестель постоянно пользовался и следственно тем еще более умножал вес свой в армии и в штабах, умея соединить расположение двух первых лиц армии. Что весьма содействовало к успеху его намерений, чтоб утвердить положительно и довольно скоро первородный корень общества.
Скоро с назначением генерала Киселева присоединились к Пестелю ревносные сначала сотрудники ему - Бурцов, адъютант нач[альника] штаба, и майор Аврамов; но как они также пользовались расположением своего начальника генерала Киселева, желавшего - и скоро успевшего отобрать смотровую часть и другие отрасли по управлению в штабе от Пестеля в свою зависимость, то от сего столкновения самолюбий на один и тот же предмет, яко более прочих дающий вес в армии, произошли несогласия между Пестелем и Бурцовым, - и каждый старался действовать отдельно в своих видах, желая усилить всякий свою сторону большим числом приверженцев» (ф.48. д.213. л.2 об.-3).
Неприязненные отношения с Бурцовым имел и друживший с Пестелем С.Г. Волконский (ВД. Т.10. С.135 (показания Волконского); Ф.48. Оп.1. д.95. Л.16-16 об. (показания Бурцова)). В то же время П.Д. Киселев, давний приятель Волконского, по его словам, «с самого могу сказать начала служения моего во 2-й армии, неоднократно отклонял меня входить в связи дружбы с Пестелем как с человеком не надежного в таковых сношений» (ВД. Т.10. С.151). Справедливости ради надо сказать, что, по свидетельству Бурцова, в конце 1824 года Пестель пытался возобновить отношения и нанес ему визит, но был принят прохладно, после чего «вскоре отстал и начал всеми скрытыми мерами злословить мое не только наружное, но даже домашнее поведение» (Ф.48. Оп.1. Д.95. Л.16).
Таким образом, неудивительно, что когда на лидирующее положение в Южном обществе стал выдвигаться С. Муравьев, обладавший, в отличие от Пестеля, даром привлекать к себе дружеские симпатии, отношения между ним и Пестелем должны были осложниться.
¹² ВД. Т.11. С.78
¹³ ВД. Т.10. С.206.
¹⁴ Эйдельман Н.Я. Апостол Сергей. - М.,1975. С.159-164.
¹⁵ ВД. Т.11. С.52.
¹⁶ ВД. Т.10. С.225.
¹⁷ ВД. Т.10. С.188.
¹⁸ ВД. Т.4. С.284.
¹⁹ ВД. Т.9. С.243.
²⁰ ВД. Т.12. С.169-170.
²¹ ВД. Т.11. С.78.
²² ВД. Т.10. С.218.
²³ ВД. Т.10. С.211.
²⁴ Богданова Н.Г. Письмо М.П. Бестужева-Рюмина к А.И. Чернышеву//Памяти декабристов.- Л.,1926. Вып.2. С.94.
²⁵ Показания генерал-майора Орлова 1-го// Орлов М.Ф. Капитуляция Парижа. Политические сочинения. Письма.- М.,1963. С.83.
²⁶ ВД. Т.11. С.277.
²⁷ Показания генерал-майора Орлова 1-го// Орлов М.Ф. Капитуляция Парижа. Политические сочинения. Письма.- М.,1963. С.86.
²⁸ Там же. С.85. М.П. Бестужев-Рюмин умел производить дурное впечатление: «Я знал этого Бестужева взбалмошным и совершенно бестолковым мальчиком. [...] Если про него нельзя было сказать, что он решительно глуп, то в нем беспрестанно проявлялось что-то похожее на недоумка. В обыкновенной жизни он беспрестанно говорил самые невыносимые пошлости и на каждом шагу делал самые непозволительные промахи,» - вспоминал И.Д. Якушкин (Якушкин И.Д. Записки. - М., 1951. С.55). По его же словам, Бестужев-Рюмин поначалу был предметом постоянных насмешек С. Муравьева и всех однополчан, и только упрек старшего брата («Я не узнаю тебя, брат,- сказал ему однажды Матвей Ив. Муравьев,- позволяя такие насмешки над Бестужевым, ты унижаешь себя, и чем виноват он, что родился дураком») заставил Сергея Ивановича вглядеться в молодого человека, рассмотреть в нем прекрасную и неординарную натуру и полюбить его всей душой (Там же. С.163-164).
²⁹ ВД. Т.1. С.35.
³⁰ ВД. Т.10. С.202.
³¹ ВД. Т.11. С.77.
³² ГФ РФ. Ф.Р-48. Оп.1. Д.470. Л.3 об.
³³ ВД. Т.11. С.58.
³⁴ ГА РФ. Ф.Р-48. Оп.1. Д.470. Л.4 об.
³⁵ Там же. Л.6-6об.
³⁶ ВД. Т.10. С.146.
³⁷ О позиции Волконского см.: Караш Н.Ф. К изучению деятельности Каменской управы Южного общества накануне ее ликвидации (декабрь 1825 г.)// Ученые записки Горьковского университета, 1964, вып.72. Сер. историко-филологическая. Т.1. С.397-413.
³⁸ ГА РФ. Ф.48. Оп.1. Д.103. Л.24-24 об.; Д. 88, Л.18-21

Статья опубликована в "Россия и реформы", вып.4, составитель Н.В. Самовер. - Москва, 1997. - С.А.