"Об одном рисунке О.А. Кипренского из собрания ГИМа"

Н.Н. Гончарова

Рисунки О.А. Кипренского принадлежат к шедеврам не только русской, но и мировой портретной графики. Художественные достоинства, а также место, занимаемое ими в творчестве художника, достаточно изучены с позиций современного искусствознания. Но есть еще одна существенная сторона в исследовании графического наследия Кипренского - правильное опознание его моделей. Дело это долгое и практически неисчерпаемое, однако необходимое для понимания творчества художника, его круга общения и собственного духовного мира, который раскрывается во взаимодействии с миром портретируемого. Важно оно и для верной оценки определенного отрезка времени в культурном процессе, созданном конкретными людьми.
Важнейшая категория, характеризующая портрет в «дофотографическое» время, - сходство. Вспомним известные слова К.Н. Батюшкова из эссе «Прогулка в Академию художеств»: «пейзаж должен быть портрет, иначе что в нем?»¹ Здесь априори утверждается, что портрет с натурой сходен, иначе он не портрет, что сходство - первое и главное его качество, важное как для современников, так и для потомков.
Сходство в портрете - первый аргумент для атрибуции, но руководствоваться только им недостаточно. И если нет дополнительных доказательств, приходится довольствоваться предположением.
Превосходный портретный рисунок, исполненный Кипренским в 1815 г., в течение сорока лет носил имя Никиты Михайловича Муравьева², будущего декабриста, одного из вождей движения (рис. 1). С этим именем портрет опубликован во множестве книг разного профиля с тех пор, как назвали его так два исследователя: Мария Юрьевна Барановская в 1950-е годы по сходству и, как обычно, не обосновывая письменно свою атрибуцию, и Татьяна Васильевна Алексеева³. Она также прежде всего основывалась на сходстве с другими портретами Н.М. Муравьева. Второй ее аргумент тот, что изображена на стене карта Европы, путь, которым только что провела молодого человека война; третий тот, что портрет находился прежде у графов Чернышевых в их имении Ярополец Волоколамского у. Московской губернии (Н.М. Муравьев был женат на гр. А.Г. Чернышевой). Это определение было принято, и Г.Г. Поспелов даже назвал его одним из самых убедительных определений по сходству⁴.
Правильное опознание портретного образа Никиты Муравьева, человека замечательного по своим личным качествам, сыгравшего столь заметную роль в русской истории, - дело ответственное. К сожалению, все названные Т.В. Алексеевой позиции требуют пересмотра. Есть веские основания не согласиться с этой атрибуцией.
Мысль, что лицо, изображенное на рисунке Кипренского 1815 г., не является Никитой Муравьевым, принадлежит известному специалисту по униформологии А.М. Горшману. Соглашаясь с ним, я позволю себе привести некоторые доводы для обоснования этого положения, а также предложить свою позитивную версию.
Портрет поступил в ГИМ под именем И.И. Пущина вместе с тремя другими портретами декабристов в 1923 г. из Петрограда, по обмену с неким Е.Г. Гавриловым. По нашим сведениям, к Москве и Яропольцу он отношения не имел (чернышевское собрание графики из Яропольца находится с 1922 г. в Историческом музее).
Для определения «по сходству» портрет сопоставлялся в первую очередь с ближайшим к нему по времени рисунком того же Кипренского, исполненным двумя годами раньше, в 1813 г. (хранится в Государственном литературном музее) (рис. 2), принадлежашим прежде семье Бибиковых, потомкам декабриста, и издавна считавшимся несомненным изображением Никиты Муравьева Сходства в этих портретах я не нахожу, а кроме того, сравнивать лица не имеет смысла, так как не смотря на свое убедительное происхождение, портрет 1813 г. достоверным изображением Н.М. Мураьвева считаться не может. Два исследователя, директор ЦГВИА В.А. Рыбин и А.М. Горшман обнаружили новые архивные документы⁵, согласно которым уже 58 марта 1813 г. Н. Муравьев вступил колонновожатым ы свиту Е.И.В. по квартирмейстерской части (т.е. надел долгожданный мундир!), а уже 2 мая отбыл в действующую армию*. И, естественно, возникает вопрос, мог ли в таком случае мальчик, что запечатлен в 1813 г. в Царском Селе (так гласит авторская надпись на рисунке), где Муравьевы обычно проводили лето, оказаться Никитой Муравьевым?
Семья москвичей Муравьевых, состоящая из матери, Екатерины Федоровны, урожденной баронессы Колокольцовой, и двух сыновей (старшему, Никите, было в то ремя 17 лет, младшему - 10 с половиной), в 1812 г., при приближении неприятеля, как и другие московские дворянские семьи, покинули обреченную столицу. Они выехали в Нижний Новогород, но пробыли там недолго. Так как дом Муравьевых в Москве сгорел, они перехали в Петербург и купили дом на Фонтанке. Известно, что обосновавшись в Петербурге, летние месяцы семья проводила в Царском Селе, где впоследствии состоялось знакомство Никиты с лицеистом А.С. Пушкиным.
Кипренский, сблизившийся с семьей Муравьевых еще в Москве, друг Батюшкова, племянника Е.Ф. Муравьевой, бывал в их доме и мог рисовать молодых людей. Но, принимая обнаруженные Горшманом и Рыбиным новые данные о том, что 2 апреля Н. Муравьев отбыл в армию, а еще ранее того надел мундир, следует заключить, что портретироваться в 1813 г. в Царском Селе, да еще в партикулярной одежде, он имел возможность лишь в том случае, если зиму 1812-1823 гг. Муравьевы жили не в Петербурге, а в Царском. Документальных подтверждений этому нам пока найти не удалось.
В. Рыбин и А. Горшман обратили также внимание и на то, что черты лица мальчика на портрете 1813 г. - глубоко посаженные глаза, нос «уточкой», с перегибом посередине - мало соответствуют известным изображениям Никиты Муравьева. Добавим также, что модель не отвечает образу Никиты Муравьева и по своей сути. Характеристика его как подростка, «принарядившегося для снятия портрета»⁶, подходит этому портретному образу, а никак не действительному Никите, которому в то время было уже не 16 лет, как иногда пишут, а 17 с половиной*, и за плечами его была такая самостоятельная акция, как тайный побег в действующую армию. Юноши в ту военную пору взрослели рано.
Таким образом, возвращаясь к определению портретного рисунка Кипренского 1815 г., приходится отказаться от сопоставления его с рисунком 1813 г. из собрания Литературного музея, который мы считать несомненным изображением Н. Муравьева не можем.
Между тремя безусловными портретами Никиты Муравьева - рисунком и акварелью П.Ф. Соколова 1822 и 1824 гг. (рис. 3), а также акварелью Н.А. Бестужева, исполненной в 1833-1834 гг. в тюрьме Петровского завода (рис. 4), сходство вполне убедительное. У Никиты Михайловича нос с горбинкой, рот невелик, но губы полные, яркие глаза и круглые темные брови. Те же черты лица, только шире расставленные глаза и на портрете, исполненном художником А. Маньяни, учителем рисования в семье графоа Чернышевых, родителей жены Никиты Муравьева (ГИМ). Все это не соотвествует облику юноши на рисунке Кипренского 1815 г. из Исторического музея.
Но помимо сравнения лиц, сама за себя говорит ситуация. В 1815 г. Н.М. Муравьев - участник заграничных походов, побывавший в сражениях, награжденный двумя орденами. Он имел возможность портретироваться в 1815 г. - до апреля, когда покинул Петербург с гвардейскими полками, или уже в декабре, вернувшись после «ста дней». Но будь то в начале года или в конце - не мог боевой офицер, так упорно добивавшийся чести стать защитником Отечества, только что вернувшийся с театра войны, перед тем как быть запечатленным на века, сменить мундир на гороховый сюртучок, подобный тому, в котором три года назад убегал на войну. И в таком обличии остаться в памяти потомков? Почему же браться Ланские, раненые П. Оленин, К. Батюшков и другие не снимают перед художником мундиров, а напротив, гордятся ими? Да и попросту, не имел Муравьев на то права. В домашней обстановке позволялось лишь сменить мундир на форменный сюртук.
Что касается географической карты на стене - ни один из боевых офицеров, изображенных Кипренским, в таких атрибутах не нуждался. Карта могла висеть в классной комнате и концентрировать в себе мечты зеленого юноши о воинской славе. Именно так легко представить себе изображенным Александра Муравьева, всегда стремящегося идти путем старшего брата. Красивая словесная характеристика, которую дал этому портрету Д.В. Сарабьянов («совсем молодой человек, почти юноша, сосредоточенный, как бы затаившийся, ожидающий порыва, чтобы раскрыть свой внутренний мир»⁷), в 1815 г. подходит Александру Муравьеву, но никак не Никите, только что с честью исполнившему свой долг перед Отечеством. А новый «порыв» Никиты Муравьева - масонство, тайные общества - впереди.
То, что исследуемый портретный рисунок 1815 г. находился в Петербурге вместе с тремя изображениями декабристов, позволяет предположить, что на нем представлен деятель той же когорты (так, видимо, рассуждали и обе исследовательницы, назвавшие его портретом Никиты Михайловича Муравьева).
Кто же были эти декабристы? Два брата Муравьевы, Никита и Александр, исполненные П.Ф. Соколовым в 1822 г. и Михаил Сергеевич Лунин, их кузен, также нарисованный П.Ф. Соколовым, и в том же 1822 г.* Это дает основание думать, что и четвертый портрет относится к муравьевскому семейному клану.
Отведя по изложенным выше соображениям кандидатуру Никиты Муравьева, можно высказать предположение, что на портрете изображен его младший брат. Кипренский, рисовавший в 1815 г. портрет кузена будущих декабристов К.Н. Батюшкова (возможно, в доме Муравьевых), тогда же мог нарисовать и Александра. Многое говорят за то, что портрет представляет именно его сидящим в классной комнате под картой Европы (в этом случае карта - действительно говорящая деталь), устремив в пространство мечтательный взгляд.
Может быть высказано возражение, что юноша выглядит не на тринадцать с половиной лет, а старше. Но угадать годы изображенного на портрете лица вообще дело непростое, тем более, если речь идет о переходном возрасте, и прежде всего потому, что самому художнику трудно передать эти тонкие возрастные приметы. Художнику средней руки. Но такой мастер, как Кипренский, для которого определяющим было внутреннее состояние модели, мог сознательно создать образ не беспечного мальчика, а юноши, повзрослевшего за два года беспокойста о судьбе брата на театре войны и грустно размышляющего в унисон со сверстниками:

Если вглядеться в лицо юноши у Кипренского, а также в более поздние известные портреты Александра Муравьева - молодого кавалергарда на рисунке П.Ф. Соколова 1822 г. (рис. 5) и сибирского каторжника в акварели Н.А. Бестужева 1832-1833 гг. (рис. 6), - тождество становится очевидным. Широко расставленные, удлиненные глаза под припухлостями, скрывающими верхнее веко, высокий, чистый лоб над прямыми бровями, прямой нос, изогнутая лукообразная верхняя губа, слегка выступающая над нижней… Общее впечатление - по чертам лица, а также по ясному, открытому спокойному взгляду - перед нами на всех трех портретах изображен один и тот же человек, верный идеалам старшего брата Александр Михайлович Муравьев.

¹ Батюшков К.Н. Прогулка в Академию художеств // Батюшков К.Н. Сочинения. М., 1989. Т.1. С. 78.
² О.А. Кипренский. Портрет Н.М. Муравьева. 24,9 х 19,9. ГИМ. Инв. №54692 / ИП-2086.
³ Алексеева Т.В. О.А. Кипренский // История русского искусства. М., 1963. Т. VIII, кн. 1. С.434. Примеч.3.
⁴ Поспелов Г.Г. Русский портретный рисунок начала XIX в. М., 1967. С.88, 198. Примеч.10.
⁵ Горшман А.М., Рыбин В.А. В чужом мундире // ВИ. 1990. № 5.
⁶ Зименко В.М. О.А. Кипренский. М., 1988. С.160.
⁷ Сарабьянов Д.В. Орест Адамович Кипренский. Л., 1982. С.52.
⁸ Пушкин А.С. Была пора: наш праздник молодой… // Пушкин А.С. Сочинения. М., 1958. С.390.