Цветы на могилу Якушкина

Ан-в А.

Старое кладбище на окраине старой Москвы. Морозный зимний день клонится к закату. Тихо падает снег, и хлопья его словно растворены в прозрачном воздухе. Я стою перед невысоким памятником из черного камня. Перчаткой стряхиваю налипший снег и читаю надпись: «Декабрист Иван Дмитриевич Якушкин, 1795-1857.» Памятник и надпись появились позднее, а по воле покойного гроб был накрыт простым могильным холмом, без надгробия, без креста... Я кладу на могилу цветы...
Сегодня, когда прошло 180 лет со дня печальных событий 14 декабря 1825 года, мы вспоминаем декабристов, отягощенные знанием последующих российских революционных катастроф. И нам легко осудить их, едва ли не теми же самыми словами из приговора Верховного суда. Действительно, декабристы умышляли на жизнь российского самодержца, помазанника Божия, подняли оружие и вышли на Сенатскую площадь, прогнали вышедшего к ним для увещеваний митрополита, хотели бескровной революции, а пролили кровь свою и доверившихся им солдат. И однако декабристы чем-то дороги уже не одному поколению исследователей российской истории, видящих за отдельными фигурами заговорщиков нечто большее - страдательный тип неравнодушного, горячо чувствующего русского юноши, еще только вступающего в жизнь, но уже страстно любящего свое Отечество, тип, как это ни парадоксально, «доброго человека». Замечательный историк В.О. Ключевский, сравнивая декабристов с поколением их отцов, живших в эпоху Просвещения и вынесших оттуда вольнодумческий скептицизм, писал: «Совсем иной чертой отличалось поколение, из которого вышли люди 14 декабря. В них мы замечаем удивительное обилие чувства, перевес его над мыслью и вместе с тем обилие доброжелательных стремлений, даже с пожертвованием личных интересов.» В отличие от отцов, свободомыслие декабристов воплощалось в активном действии, направленном к добру, подчеркивает Ключевский. Прислушиваясь к этим словам, мы сами хотим разобраться в судьбе декабристов, и теперь, когда мы выносим свое нынешнее суждение о них, пусть правит не строгость, а милосердие.
В личности и жизненном пути Ивана Дмитриевича Якушкина необычайно густо оказались собраны многие черты, сформировавшие портрет декабристского движения в целом. Воспитывавшийся с 13 лет в Московском университете юноша из небогатой семьи смоленских дворян взрослеет в годы последовавшего за Тильзитским миром владычества Наполеона в Европе, когда в ответ на вынужденное смирение России перед гордым завоевателем, всюду - в стихах и журнальных статьях, в театре, в университете - пробивается и крепнет теплое чувство русского патриотизма. Якушкин и его сверстники - товарищи по университету Александр Грибоедов, Петр Чаадаев, Никита Муравьев рано задумываются о том, как тесно жизнь России связана с их личной судьбой и какую пользу они смогут принести своему народу.
Когда наступает грозный час войны 1812 года юноши уже с оружием в руках защищают Отечество. Молодое поколение российского дворянства, побывавшие в пекле сражений офицеры, благодаря мужеству которых изменилось лицо Европы, возвращаются домой с чувством обостренной ответственности за судьбу своей родины. Походы 1812 - 1815 гг. были для них не только боевой, но и умственной школой. Мысли и стремления молодых людей уже резко расходятся с минувшим поколением; переосмысляя опыт отцов, они сознательно отталкиваются от прежних форм общесословного поведения. Будущего декабриста легко узнать всюду - он, равнодушно отвергая светские развлечения, погружен в политику и философию, настроен не на легкий салонный разговор, но хочет серьезности темы и правдивости слога. Якушкин даже среди своих товарищей выделялся особой вдумчивостью и чистотой характера. Его приятель по Семеновскому полку в 1812 г. писал, что Якушкин «молод, но слишком рассудителен для своего возраста и настолько сумел освободить свой дух от всех принятых в обществе предрассудков, что теперь получил большую склонность к мизантропии, а сие может сделать его совершенно бесполезным государству человеком.» Однако, автор ошибался, предполагая в Якушкине склонность к пассивности и мизантропию, напротив, у него и у других его товарищей - основателей первых декабристских союзов была развита та деятельная страсть, о которой писал Ключевский.
Образование тайного общества во время повсеместного распространения масонских кружков было в порядке вещей. Но впервые в России появились общества, ставившие целью изменить русскую государственную действительность, превратить службу в служение Отечеству, деятельно бороться с неисправностями и злоупотреблениями. Активная жилка в характере декабристов устремляла их творить добро, понимаемое в смысле преобразования внешних сторон окружающей жизни, устранения несправедливостей, попиравших все христианские и человеческие узаконения. И главной из них было существование в России крепостного права, называемого на языке декабристов по своей сущностной черте - «рабством». Не только помещики имели почти не ограниченную власть над крестьянами, но и солдаты в течение 25 лет службы делались жертвой полного произвола офицеров, подчас необузданного и жестокого, и самый дух политической несвободы и раболепия пронизывал всю административную систему Российской империи, прикрывая собой повсеместное лихоимство, грабительство, наконец, явное неуважение к человеку вообще.
Повинуясь своему филантропическому чувству, декабристы делом доказывали крепость своих убеждений. Прежде всего, они облегчали участь собственных крепостных, или отпускали их на волю. В Семеновском полку, где служил Якушкин, офицеры установили новые отношения уважения и взаимопонимания со своими солдатами, при этом навсегда отказавшись от жестоких наказаний. Сам Якушкин, впервые посетив свое смоленское имение, по его словам, «был проникнут чувством прямой моей обязанности освободить людей, от меня зависящих», и вскоре выйдя в отставку и поселившись в деревне, решительно приступил к исполнению своего намерения.
Однако причины, побудившие его оставить город, были далеко не простыми. Как и у многих других декабристов, направленность жизненных сил Якушкина во внешнюю сторону оставляла смутными его представления о внутренней духовной жизни. Якушкин вырос в православной семье, но затем война, служба, длительное пребывание за границей отвлекли его от пребывания в лоне церкви. Такая длительная небрежность не могла не принести свои плоды, и когда через некоторое время Якушкину пришлось пережить серьезное душевное испытание, он встретил его совершенно беспомощным, что едва не привело к катастрофе. Еще в отрочестве попав в Москву, Якушкин с непритворным теплом и участием был принят в гостеприимной семье князей Щербатовых, в доме которых воспитывались братья Чаадаевы, часто бывал Грибоедов; здесь же росли и две дочери хозяина дома Лиза и Наташа, в одну из которых Якушкин, как он скоро понял, оказался без памяти влюблен. Предмет его увлечения, княжна Наталья Дмитриевна Щербатова платила ему дружеским чувством, но не более. Общая картина в доме знакома нам по бессмертной комедии Грибоедова, который имел возможность ее непосредственно наблюдать, с той только разницей, что развязка наступила много позже, после возвращения Якушкина в Россию, и растянулась на два года. Явился соперник, богатый и знатный жених для Натальи Дмитриевны. Терзаемый ревностью Якушкин требовал у княжны решительного ответа, а та, уважая его благородную душу, не испытывала к нему глубокого чувства, временами увлекалась блестящей будущностью, которую ей обещала выгодная женитьба, но более всего желала, чтобы пылкие обожатели оставили ее в покое. Якушкин был в отчаянии, то стремился вызвать соперника на дуэль, то в своих неистовых письмах княжне говорил о желании покончит с собой. Мучительное для обоих состояние длилось долгое время, поскольку Якушкин, понимая всю безнадежность своих притязаний, не имел достаточно сил, чтобы расстаться с Натальей Дмитриевной; оно прекратилось только с внезапной свадьбой княжны, которая вышла замуж за товарища Якушкина по тайному обществу князя Федора Шаховского. Болезненная тоска, «меланхолия», о которой вспоминал Пушкин, рисуя Якушкина в 10 главе «Евгения Онегина», толкнули его на поступок, в основном и определивший образ Якушкина в декабристском движении. В октябре 1817 г. он вызвался на цареубийство. В это время в тайном обществе особенно сильны были толки о том, что все действия Александра I после победы над Наполеоном доказывают его неприязнь к России и ее народу - занятия в основном европейской политикой в ущерб интересам России и, в том числе, восстановление в конституционных правах царства Польского и даже якобы возникшее желание присоединить к нему часть русских губерний, отгородив остальные полосой военных поселений, а столицу перенести в Варшаву. Известия о последнем и вызвало взрыв негодования у декабристов. Якушкин заявил, что в таком случае готов принести себя в жертву: по прибытии Александра в Москву он встретит его с двумя пистолетами и, выстрелив в царя из одного, другим покончит с собой. Друзьям с большим трудом удалось отговорить Якушкина от исполнения этого безумного замысла, но он еще долго терзал его, питаемый тревогами безнадежной любви: так предпринимая в марте 1819 г. отчаянную попытку объясниться с Натальей Дмитриевной, он говорил ей, «что о нем, может быть, буду говорить в течение нескольких месяцев, что он себя убьет и что тогда она будет освобождена от его назойливости». Через несколько месяцев он окончательно поселился в деревне.
В 1817 году Якушкин ходил по краю бездны. Многие другие декабристы подобное трагическое испытание пережили в день восстания на Сенатской площади. И хотя само решение выйти в это морозное утро на площадь в безнадежной, по убеждению большинства, попытке переменить способ правления в России значило для них, прежде всего, доказать верность своим гражданским идеалам, но с каждым часом «стояния» оно все больше воплощалось в форму мятежа с неизбежными и безвинными жертвами. Современники оставили нам удивительные отзывы о многих декабристах как о благородных, чистых, добрых и даже кротких людях, которых менее всего можно было представить себе в роли мятежников. И если честь звала этих людей к действию ради блага народа, то совесть, разве могла их совесть спокойно глядеть на то, что они делали? Князь Сергей Петрович Трубецкой, боевой офицер, полковник, любимый войсками, был избран накануне диктатором восстания и, как известно, не явился на площадь, однако не многие знают, что в этот день он был неподалеку, в доме своей сестры, где родственники после долгих поисков нашли его в молельне лежащим без сознания перед образами неизвестно с какого времени. Приведенный в чувство, он услышал со стороны площади отчетливый грохот пушки и воскликнул: «Господи! вся эта кровь падет на мою голову!».
И вот Петропавловская крепость, место, где арестованные заговорщики провели полгода в ожидании приговора. Якушкина привезли сюда из Москвы, где он и был в день восстания. Большую часть времени перед этим он провел в деревне, немало заботился о своих крестьянах, не сумев однако добиться выполнения составленного им проекта их освобождения; в 1822 году женился, стал отцом. И все-таки на его сердце лежал тяжелый груз, и средства к его облегчения Якушкиным отвергались. На следствии он признал, что с 1812 г., т.е. уже 13 лет не был на исповеди и не причащался, поскольку, по его словам, «не имея истинного убеждения в таинстве причастия, не почитал себя вправе приступить к оному». Что чувствовала его ожесточенная душа, переступая порог холодного каземата? В его воображении возникали образы дантовского ада, инквизиции, пыток. Мог ли Якушкин подумать, что обретет здесь утешение и покой?
Огромную роль в духовном возрождении Якушкина в дни его заключения в крепости сыграл протоиерей Казанского собора о. Петр Мысловский. С разрешения правительства он посещал содержавшихся под стражей декабристов, будучи единственным человеком, с которым арестанты имели возможность подолгу беседовать. Неудивительно, что вскоре между ними и Мысловским возникла теплая человеческая привязанность. Особенно сильная близость, протянувшаяся затем на годы вперед, связала Мысловского с Якушкиным. Впрочем на их первой встрече Якушкин сразу же заявил, что как священник тот не может доставить ему никакого утешения. Мысловский не настаивал, не заводил специально бесед по вопросам веры, но они сами собой возникали во время его простых и безыскусны разговоров об окружающей жизни и благотворно влияли на нуждавшегося в душевном тепле заключенного. А вскоре Якушкин получил известие, сделавшее его, по собственному признанию, «самым счастливым человеком в Петербурге» - его жена благополучно родила второго сына. О. Петр навещал арестованного ежедневно, тайком приносил письма от родных. Доверие к нему Якушкина росло все больше. Решивший до сих пор не называть на допросах никого из своих товарищей и отрицать обвинения, Якушкин теперь сомневался в правильности поведения, поскольку тем самым лишал себя возможности свидетельствовать истину показаний своих товарищей и осложнял их участь; за советом он мог обратиться только к Мысловскому. «Любезный друг, поступайте по совести, и как вам Бог внушит», - сказал о. Петр. Якушкин дал откровенные показания.
Наступил великий пост Невидимая душевная работа происходила в Якушкине; оставаясь верным многим своим идеалам, он теперь по-новому смотрел на прежние заблуждения и грехи. Особенно же изменилось его отношение к православной вере, в которой его постоянно укрепляли не только речи, но и сам пример подлинно христианской, бескорыстной и преданной заботе о ближнем, который являл ему о. Петр Мысловский. Столь долго отвергавший причастие, Якушкин не без страха в сердце решился приступить к священному обряду. В вербное воскресение по просьбе Якушкина о. Петр пришел к нему в каземат в епитрахили и со святыми дарами. Описание этого дня мы находим в «Записках» Якушкина, но написанные на склоне жизни, в период серьезного охлаждения к религии, они вовсе не передавали чувств, испытываемых им тогда, зато позволяли советским историкам многие годы доказывать непоколебимость атеистических взглядов Якушкина, делая его столпом, на котором основывалась точка зрения на декабристов как носителей материалистических революционных убеждений. Однако вот строки из письма о. Петра Мысловского, адресованного Якушкину в Сибирь: «Не думаю, чтоб Вы когда-нибудь могли позабыть неделю в мае 1826 года. Ах, этот день был днем нового в Вас человека. Поднесь и в ушах и в сердце моем отдаются слова бедного, но смею сказать, доброго грешника: Отец мой, не согрешите вместе со мною, преднося чашу сию рабу неключимому. Помните ли Вы ответ, на это Христианское смирение сделанный: она для таких только грешников и разстворена Смело погружайся, чадо веры, в неоцененную кровь Иисуса. Незабвенный день и час. По всей правде, все Ангелы дружелюбно взирали на это торжество обновления».
Духовный подъем, нравственное возрождение и возвращение к Богу коснулись не одного Якушкина. В крепости исповедались и причастились более десятка арестованных заговорщиков; свои переживания в виде прекрасных духовных стихов выразили поэты-декабристы Ф. Глинка, К. Рылеев, А. Одоевский, В. Кюхельбекер. Моля о небесном спасении, многие надеялись и на человеческое милосердие, однако ошиблись. Никакие законные постановления не вынуждали императора и выполнявших его волю судей, которые рассматривали вину декабристов, в основном, по их намерениям, но не действиям, выносить такой жестокий приговор, разлучавший навеки совсем еще молодых людей со своими родными и близкими, отправлявший их жить в далекий и дикий край, каким в то время была Сибирь. В молчании опустим покров над последними минутами пятерых несчастных, осужденных на смерть: скажем лишь, что они были исполнены христианского смирения и раскаяния; на плахе они молили о спасении России и царя, приговорившего их к смерти. Ненависть устроителей казни простиралась так далеко, хотела захватить и посмертную судьбу пятерых повешенных: после казни их телам было отказано в могилах, их тайно увезли из Петербурга и зарыли где-то на невских островах. И среди парадных торжеств, последовавших за окончанием суда, лишь о. Петр в черном облачении творил панихиду по усопшим в тиши Казанского собора Свет Христов, посетивший Якушкина в скорбные дни заключения в крепости, еще долго горел в его сердце. Его деятельная страсть к добру, наконец, соединилась с основанием веры; в Сибири Якушкина оставил по себе добрую память, завоевал новых друзей, вместе с одним из которых, священником Степаном Знаменским, ему даже удалось открыть школу для крестьянских детей. Близкие отношения с Мысловским Якушкин сохранял до самой его смерти, а портрет о. Петра, единственный дошедший до наших дней, находился в кабинете Якушкина в его сибирском доме. С грустью приходится говорить о охлажденном настроении Якушкина в последние годы жизни, которое видно и в его предсмертных распоряжениях. Его похоронили на Пятницком кладбище в Москве, проводить его пришли его многие друзья-декабристы, еще оставшиеся в живых, его оплакивали сыновья и внуки, которые вскоре сами станут замечательными учеными, филологами, историками, и внесут свой неповторимый вклад в русскую культуру...
...В один из весенних дней 1828 года, когда многие петербургские жители отправляются кататься по речной глади Невы, Пушкин и Вяземский взяли лодку и долго плыли вниз по течению, пока, наконец, не вышли на один из островов в устье реки, ничем не выделявшийся из прочих. День был холодный, небо сумрачное, даже грозное, и оба друга молчали. Потом Пушкин положил перед камнем, глубоко вросшим в песчаную почву, букет свежих, весенних, только что сорванных цветов. В память об этой прогулке друзья долго хранили пять деревянных щепок, подобранных на том острове, пять частиц земли, напоминавших им об их погибших товарищах...
В нашем нынешнем поспешном суде над декабристами, так же как раньше в их безудержном восхвалении, мы забываем о сути того наследия, которое дошло до нас и которому они посвятили свои жизни. Их человеческий подвиг, их идеал не имел ни духовного, ни нравственного характера, но это был подвиг гражданского мужества, не утратившее и для нас своего значения выступление против несправедливости и варварства российской действительности. Однако, он не стал бы полным и действенным теперь, если бы его не сопровождал другой, нравственный подвиг, прошедший с ними через заключение и ссылку, изменивший и, одновременно, сохранивший в прежней чистоте их внутренние устремления. Подвиг покаяния... перевозка умерших в азербайджан